Пассивная эвтаназия, или Начнется ли Васюганский Дубай

— Свет, выдвигайся у нас в мэры! — заявила мне сестра, вернувшись с поселкового собрания.

Перед деревенскими жителями выступал с отчетом сначала глава нашей «малой родины», у которого истекает срок полномочий в марте, потом — глава Северного района и главврач ЦРБ. Они рисовали селянам безрадостные перспективы деревень и самого райцентра.

— Сама, Таня, выдвигайся. Ты всю жизнь проработала фельдшером, тебя тут каждая собака знает, а я здесь бываю наездами.

— У меня нет высшего образования, а у тебя есть. За тебя проголосуют влет, тебя еще некоторые здесь помнят как круглую отличницу.

— Вот именно, что некоторые. Ты вчера ставила мне на вид, что я слишком подобострастно приветствую любого в деревне, даже алкаша последнего, бомжа приезжего. Мол, они мизинца нашего не стоят, а я им в глаза заглядываю, первая здороваюсь, чуть ли ни кланяюсь, хоть я старше их и женщина.

— Вот-вот, а станешь мэрихой, по-другому вести себя научишься, барыней будешь плыть по деревне, тебе ручку будут целовать при встрече…

Мы с Таней стебаемся, с горечью понимая, что мы — заложницы в родной деревне, которая стала прибежищем для маргиналов всего района. Людей ответственных можно по пальцам пересчитать, а остальные — «пофигисты», мигрирующие из одной деревни в другую с оравой детей.

Пьющие родители покупают за материнский капитал пустующие дома и продолжают жить на детские пособия. Они гоняют по деревне на разбитых «жигулях» в поисках спиртного, периодически устраивают разборки между собой, а их подросшие дети регулярно обворовывают местный магазин.

Таня второй год на пенсии, медика в ФАПе нет, народ по привычке звонит или идет к ней домой и днем, и ночью, просит помощи. Таня спит и видит, как они с мужем перебираются в райцентр, и она, наконец-то, начинает жить спокойно, без вызовов к порезанным, побитым, температурящим односельчанам…

Диагноз нашей деревне мы с Таней уже поставили давно. Она угасает через пассивную эвтаназию, т. е. когда никто уже не берется ни лечить, ни реанимировать подопечного — слишком все запущено.

В школе обучаются двадцать пять учеников, садик из-за дороговизны посещают лишь четыре ребенка, ФАП закрыт, в магазин редко завозят хлеб, клуб, гараж завалились. На крыше этих зданий растут березки. СХПК (бывший колхоз) дышит на ладан. В Северном закрыли молокозавод, фляги с молоком придется возить в Барабинск за 200 километров.

Через мамину болезнь мы повязаны с нашей деревней еще на годы. Мама из-за проблем с памятью адаптирована в бытовом плане только в своем доме.

Я пробовала забирать маму к себе в город. В новой обстановке мама «потерялась в себе, во времени и пространстве»: перестала узнавать меня – свою дочь, билась с плачем в окна, в дверь, просила выпустить ее домой «покормить маленьких детей, голодную скотину». Пришлось вернуть маму в ее насиженное гнездо, где ей памятно все, от бачка с водой до любимой печки.

За оградой слышится лай собак, визг дерущихся самцов — в деревне начался сезон собачьих свадеб. Мы с Таней выбираем момент, чтобы успеть добежать до маминого дома без приключений. За огородами по зимнику движется вереница грузовиков. Они везут спецоборудование, вагончики на Мало-Ичинское нефтяное месторождение, что в двадцати километрах от нас. Может, и нашей деревне перепадет животворная нефтяная инъекция. Тогда она не просто оклемается, а даст начало Васюганскому Дубаю.

Как дела на вашей малой родине?

Еще по теме:

Ищут сигнал сети в Белово и Кармышаке