Памяти моего соседа, настоящего человека
и мастера своего дела Хренова дяди Леши
Детство…. В памяти всплывает наш уютный дворик с сиренями, черемухой, золотыми шарами и космеями. Солнечный летний день. Каникулы. Подружек во дворе почти не осталось. Кто-то отдыхает в пионерском лагере «Сосновка», который находится в 3-4-х километрах от нашего городка, кто-то отдыхает в деревне у бабушки. А я пока отдыхаю дома, мне девять, а может быть уже десять лет.
С раннего утра дома вкусно пахнет жареными пирожками с толченой картошкой и беляшами. Обычное для мамы дело: встать засветло, часа в три и поставить тесто. Без маминой стряпни и любимых беляшей не представляю нашу маленькую кухонку. Мама прекрасно готовила, могла из «ничего» приготовить такую вкуснятину! Мы жили в квартире, на первом этаже рабочей сталинки, но это был «наш дом». Окошко кухни выходило во двор, прямо на гараж нашего соседа дяди Леши.
Дядя Леша с настоящей русской фамилией Хренов — инвалид войны, на фронте потерял обе ноги. И вместе с тем, он — невероятный «счастливчик». У него есть автомобиль «Запорожец» и этот металлический гараж, пристроенный к сараям. Я люблю это место. «Мастерская» дяди Леши для меня настоящий обувной салон.
Как же мне нравится проводить время у его дверей! Солнце яркими лучами освещает небольшую дверь в гараж, на самодельном табурете, обтянутом черным дермантином, уже расположился дядя Леша. Он щурит глаза от солнца, курит папиросу и, улыбаясь, рассматривает очередную пару детской обуви. Дядя Леша — наш сапожник.
Со всех близлежащих дворов несут ему чинить сандалии, которые «просят каши», босоножки с оторванными ремешками, сапоги, с отвалившимися подметками, рваные резиновые сапоги, прохудившиеся валенки… Вся эта обувь горкой лежит около табурета. Для меня дядя Леша — невероятный кудесник, мастер своего дела.
Несколько часов к ряду с удовольствием наблюдаю, как дядя Леша толстыми, заскорузлыми пальцами справляется с махонькими детскими сандалиями. Как пришивает оторванные ремешки детских босоножек, проверяя при этом толстым пальцем узелки суровой нити, обработанной воском, и пристукивая узелки молотком.
Эта обязательная процедура, ни один узелочек не должен натирать женскую ножку или ножку ребенка. Вот он надевает мужской сапог на некое подобие кочерги — пятку- и начинает маленькими гвоздиками прибивать подметку. Острым ножом аккуратно обрезает лишнее, ровняет обрезанную подметку напильником, и сапог уже можно носить. Потом берется за прохудившиеся резиновые сапоги. А как виртуозно он подшивает валенки! Работает аккуратно, не торопясь, обстоятельно. Шило с крючком мелькает в его руках, словно в руках опытной вязальщицы.
Временами к «мастерской» подходят люди, приносят рваную обувь и забирают готовую. Расплачиваются мелочью, 20 копеек, 30 копеек. Дядя Леша складывает монетки и рубли в баночку из-под ландринок, балагурит с женщинами, а я, молча, ревную и жду, когда же опять начнется святое для меня действо.
Мы беседуем с дядей Лешей о том — о сём. О школе, об учебе, о том, почему я не иду играть с детьми… А я, как завороженная, слежу за его умелыми руками, мне нравится наблюдать, как стежок за стежком оживают ботиночки, продравшиеся вдоль ранта.
Так проходит несколько часов. Дядя Леша работает, я заинтересованно наблюдаю.
Дядя Леша устал, курит. Потом, поскрипывая протезами, поднимается со своего знаменитого табурета, закрывает гараж и на ходу бросает мне, что на фронте служил в разведке и в бою потерял обе ноги. «Наташ, ты думаешь с всегда был таким маленьким? Нет. Я был выше на целых десять сантиметров, это в госпитале меня укоротили… Проклятая война…». Дядя Леша опять закуривает и, тяжело переваливаясь на протезах, с палочкой, медленно идет в соседний дом.
Там его к обеду ждет жена, тетя Валя — дворовая портниха и дочери Люба и Надя.
